Михаил Салтыков-Щедрин - Том четвертый. [Произведения]
Лакей уходит.
И поселились-то ведь все поблизости, варвары! так вот, чтоб ни минуты не упустить… воронье проклятое!
Мавра (входит). Вам, сударь, что угодно?
Прокофий Иваныч. А знаешь ты, Мавруша, этого милостивого государя?
Мавра. Семена-то Семеныча?
Прокофий Иваныч. Так нет же, опозналась ты, Мавруша, не Семен Семеныч он, а вор и мошенник!.. он тятеньку мертвенького ограбил, да поймали, голубчика, так он вот теперь как крыса и мечется… (Фурначеву.) Сладко, что ли?
Лобастов. Да уж будет, сударь, с него.
Прокофий Иваныч. Позови, Мавруша, всех: и кучера позови, и дворников, и сторожей… всех позови!
Живновский. Это, что называется, живого испалить! (Задумчиво.) Эта манера, пожалуй, еще лучше нашей будет!
Фурначев. Прокофий Иваныч! да что ж это наконец такое! я жаловаться буду! (Хочет уйти.)
Прокофий Иваныч. Молодцы! придержите его!
Живновский, Праздников и Понжперховский бросаются на Фурначева.
Нет, я тебя, сударь, не пущу! Помнишь ты, я к тебе с простого-то ума приходил да полтораста тысяч сулил? что ты тогда надо мною сделал? Ты тогда меня спросил: за кого я тебя принимаю, да на позор перед родным отцом меня выставил? Так вот знай же теперь, за кого я тебя принимаю!
Комната постепенно наполняется всяким народом.
Православные! видите вы этого аспида? (Указывает на Фурначева.) Знайте: он вор и предатель, он старика моего мертвенького ограбить хотел! Вот и ключ от сундука поддельный у него сделан…
СЦЕНА X
Те же и Настасья Ивановна.
Настасья Ивановна (вбегает в дезабилье). Ах, батюшки! да папенька-то, никак, уж скончался!
Прокофий Иваныч. Приказал долго жить, сестрица…
Настасья Ивановна. Кому же, кому наследство-то досталось?
Прокофий Иваныч. Мне, сударыня.
Настасья Ивановна. Ну, так я и знала, что этому сиволапу все достанется… да вы-то чего ж смотрели, Анна Петровна? Вы тоже, верно, с ним заодно!
Лобастов. Нет, сударыня, так уж богу угодно!
СЦЕНА XI
Те же и Гаврило Прокофьич (робко входит и становится около самой двери).
Прокофий Иваныч. А! и ты здесь, Гаврило!
Лобастов. Не тронь, брат, его!
Прокофий Иваныч. Ну, да мне теперь некогда: справлюсь я с тобой и после! стой теперь там — добро!.. только на глаза ты мне не кажись, а не то изуродую…
Настасья Ивановна. Да скажите, однако ж, Анна Петровна, что ж этот сермяжник здесь распоряжается?
Прокофий Иваныч. Ты говоришь: сермяжник, сестрица! Так ты послушай теперича, кто твой муженек! (Тащит ее за руку на авансцену.) Хорош! А ты знаешь ли, что он отца твоего мертвого ограбить хотел?
Настасья Ивановна. Ах, господи… страх какой!
Фурначев. Господи! твори волю свою! (Подымает глаза к небу.)
Прокофий Иваныч. Нет, да ты только представь себе, Семен Семеныч, кабы тебе штука-то твоя удалась! Вот стоял бы ты теперь в уголку смирнехонько, переминался бы с ножки на ножку да утешался бы на нас глядя, как мы тутотка убиваемся… Черт ты этакой, чч-е-орт! Трофим Северьяныч! плюнь, сударь, ему в глаза!
Праздников приближается с полной готовностью.
Лобастов. Да перестань ты, Прокофий Иваныч! (Удерживает Праздникова, готового выполнить полученное приказание.)
Прокофий Иваныч. Ну, ин будет с тебя — я зла не помню! Анна Петровна! принеси бумажки да чернильный снаряд сюда!
Живоедова уходит.
Лобастов. Что ты еще хочешь делать?
Прокофий Иваныч. А мы вот заставим этого подлеца расписаться… Ведь он, пожалуй, тяжбу завтра заведет…
Живоедова приносит бумагу и чернила.
(К Фурначеву.) Вот я как об тебе понимаю: или ты распишись, или я сейчас за полицией пошлю…
Лобастов (Фурначеву). Покорись, сударь!
Настасья Ивановна (мужу). Говорила я тебе: меньше об добродетели распространяйся — вот и вышло по-моему!
Прокофий Иваныч. Пиши!
Фурначеву приносят стул; он садится и пишет.
«Я, нижепоименованный, дал сию подписку добровольно и непринужденно»… а ведь ты бы нас так и съел тут!.. пиши! «добровольно и непринужденно в том, что в ночи с двадцать восьмого на двадцать девятое марта ограбил я, посредством фальшивого ключа, достояние тестя моего, Ивана Прокофьича Размахнина, находившегося уже в мертвенном состоянии, и, в каковом гнусном поступке быв достаточно изобличен, приношу искреннее в том раскаянье и обещаюсь впредь таковых не замышлять…» Теперь подписывайся… Свидетели! подмахните и вы!
Лобастов и прочие поочередно подходят и подписываются.
Ну, теперь все в порядке! Вон! Православные! расступитесь! дайте дорогу вору и грабителю статскому советнику господину Фурначеву!
Все расступаются. Семен Семеныч и Настасья Ивановна уходят.
СЦЕНА XII
Те же, кроме Фурначевых.
Живоедова. Батюшка! заставь уж за себя бога молить!
Прокофий Иваныч. Что ж тебе надобно?
Живоедова (указывая на Понжперховского). Заставь, сударь, его жениться на мне…
Прокофий Иваныч (становясь перед Понжперховским). Что, выходец, попал в лужу! хочешь, дебошь сделаю, на поганке жениться заставлю?
Понжперховский (пожимая плечами). Помилуйте, Прокофий Иваныч, я не знаю, чего эта женщина хочет!.. Я, Прокофий Иваныч, гулять ходил…
Прокофий Иваныч. То-то, выходец! блудлив как кошка, труслив как заяц!.. ну, да ладно, деритесь промеж себя! (Обращается к присутствующим.) Эй, вы! Слушайте! теперича тятенька скончался, и я теперича всему законный наследник! (Бьет по билетам, лежащим на столе.) Все это мое! (Разводит руками.) И это мое, и это мое — все мое!
Живоедова (в сторону). Господи! вот как ожесточился человек!
Прокофий Иваныч. Дда, все мое! Гаврилка!
Гаврило Прокофьич подходит.
Вставай ты завтра чуть свет и кати прямо к каменщику! Чтоб через неделю памятник был, да такой, чтобы в нос бросилось… с колоннами!
Живновский- Уж позвольте мне, Прокофий Иваныч, надпись сочинить…
Прокофий Иваныч. Сочиняй, брат! да ты смотри, изобрази там добродетели великие, да и что в надворные, мол, советники представлен был… А теперь пойдем, отдадим честь покойнику!
Живновский (к публике). Господа! представление кончилось! Добродетель… тьфу, бишь порок наказан, а добродетель… да где ж тут добродетель-то! (К Прокофью Иванычу.) Прокофий Иваныч! батюшка!
Занавес опускается.
2008.
ЯШЕНЬКА
За малыми исключениями, наши помещичьи усадьбы вылились в один общий, далеко не веселый тип. Чтобы представить себе такого рода усадьбу, нужно только вообразить голую и ровную местность, посреди которой одиноко возвышается небольшой пригорочек, кругленький и аккуратненький, как брюшко у тех крестьянских детей, которых чересчур откармливают толокном. По равнине местами буреют или зеленеют поля; местами, где-нибудь около плоскодонной лужи, совершенно фальшиво называемой прудом, ютятся невзрачные деревеньки; местами выползет из-за ржи тощий и как бы преждевременно оплешивевший лознячок; местами мелькнет в глаза ржавое болотце… и только. Вся проза деревенской жизни сосредотачивается тут, на этой плоской и грустной равнине, — и какая проза! Нет речки, которая самой унылой местности всегда сообщает что-то мягкое, смеющееся, нет рощицы, на свежей зелени которой с наслаждением отдыхают воспаленные от летнего зноя и пыли глаза проезжего… все голо, пусто и бедно! Совсем другое дело пригорочек. Там обыкновенно селится сам помещик, который в качестве дворянина, а равно и по врожденному благородству души, отнюдь не желает сидеть где-нибудь в яме, а ежемгновенно стремится выспрь. Живо воздвигаются там барские хоромы с мезонинами, бельведерами, антресолями и другими затеями, непротивными правилам ярославской архитектуры; быстро вырастает около них меньшая их братия: застольная, псарная, конюшня, сараи, погреба и другие хозяйственные принадлежности; по щучьему веленью разводятся сады, рассаживаются кругом березки и липки, вырывается пруд — и вот, на том самом месте, где гулял прежде один ветер, полагается закваска иной жизни, жизни иногда буйной и разгульной, иногда тихой и сосредоточенной. Что заставляет помещика селиться преимущественно на пригорочке, одно ли врожденное стремление выспрь или вместе с тем и другие, собственно хозяйственные побуждения, — решить трудно. Надо думать, однако ж, что благородство души играет тут преимущественную роль, ибо что касается до хозяйственных соображений, то опыт доказывает, что помещики, и с пригорочка и из ямы, с давних пор как-то неудачно действуют на этом поприще.
Такого точно рода была усадьба Натальи Павловны Агамоновой, с которою я имею намерение познакомить читателя. Точно так же, на бугорке, стоял ее серенький домик, из окон которого, по словам ее, открывался веселенький вид на ближайшие поля, засеянные озимым и яровым хлебами; точно так же был он выстроен по правилам ярославской архитектуры и столь же часто изрезан узенькими окнами; точно так же возвышался на нем бельведер, в котором зимой нельзя было ни минуты оставаться по причине холода, а летом по причине палящего круглый день солнца; точно так же в нижних оконечностях окон вставлены были цветные стеклышки, а на зеленых ставнях изображены урны и букеты, нарисованные с таким необыкновенным искусством, что соседние помещики постоянно принимали их за настоящие, подобно тому как некогда воробьи принимали за настоящие нарисованные Апеллесом плоды и прилетали клевать их; точно так же аккуратно и несколько форменно смотрел небольшой садик, разведенный у самого дома, обнесенный кругом зеленою решеткой и обсаженный липками; в нем в изобилии росли те же самые растения, которые с незапамятных времен сжились с почвою помещичьих садов, а именно: самбук, барская спесь, бураки и разноцветные колокольчики; даже затеи и околичности, которым так охотно предается помещик, не представляли ничего своеобразного и ограничивались тем, что липки были подстрижены: одни в виде елок, другие в виде огромных грибов, третьи в виде ваз, что дорожки были усыпаны тертым кирпичиком и что в конце главной аллеи выстроена была из акаций беседка, у входа в которую стоял гипсовый турок с трубкою в зубах.
